САША СУТОВСКАЯ. СИРЕНЕВОЕ СОЛНЦЕ

[tahash]

хочу, чтобы было здесь
вот хочу и все тут!

может, кому-то захочется прочитать. а кому-то паче чаяния и перечитать.
ваша Саша

СИРЕНЕВОЕ СОЛНЦЕ

В эту маленькую странную повесть

превратилась одна большая странная любовь…

ххх

Помню сиреневое солнце, которое садилось в море. Я тогда еще подумала "Странно...почему здесь в воде не бывает отражений? Было бы так красиво - сиреневая дорожка на золотистой морской глади".
Тогда мне и в голову прийти не могло, что всего этого нет. Что все это давно умерло, а миражи забывчивы...они и не вспомнили, что небо должно отражаться в море.
Я помню тогда на берегу мы встретили мальчика. Он был бы очень красив, если бы не странный, отталкивающий, до брезгливости, цвет кожи.
Он, не мигая, смотрел на нас черными, без зрачков, глазами, и нам вдруг стало страшно. Мы бежали по берегу моря, которого не было, от существа, которое умерло несколько миллионов лет назад, подгоняемые почти животным страхом...потом уже мне пришло в голову, что мы ведь в своей жизни очень часто боимся того, чего нет. Теперь мне снятся странные сны….

Глава 1. Хмурое утро

Бывают дни, когда с самого утра понимаешь, что окружающие тебя люди и вещи сговорились совместно портить тебе настроение. Лидерство в этой череде гадостей, без сомнения, принадлежит будильнику. Эта тварь как будто знает, что я могу и не совладать с собой и покуситься на его жалкую будильничью жизнь. И, поэтому, всегда оказывается на почтительном расстоянии от кровати, дабы не полететь, ненароком, в окно. «Сука» - ворчу я, нашаривая в темноте тапочки. Нет, ну я же точно помню, что, когда я вчера ложилась спать у меня было две ноги! Почему тогда тапочек одинок? Что за Оле Лукойе приходит по ночам и запихивает один тапок под диван, да так, что вытащить его оттуда, не начав двигать мебель, невозможно. Пнув диван босой ногой, выключаю будильник и волочусь в одном тапочке в ванную.
Отражающийся от голубого кафеля галогеновый свет режет глаза даже через закрытые веки. «Раз, два, три» - командую себе и, наконец, прозреваю. Злое помятое лицо в зеркале щурится. Тоже к свету привыкает. Здороваемся. «Ничего» - вполне миролюбиво шепчу я – «Сейчас мы из тебя принцессу делать будем». Лицо скучает. Не верит, сволочь.
Полчаса уходит на борьбу с отражением. Под действием косметики помятость становится чуть менее заметной, но выражение физиономии в зеркале изменить не удается. «Ладно, ничья» - соглашаюсь я и плетусь на кухню. Ужасно хочется курить. Желудок против. Я соглашаюсь, хотя в мозгу, как мантра, крутится строчка Макса Леонидова «…сигаретный дым натощак…»…кофе…мне нужен кофе!

Почему-то кажется, что такой ресурс как фильтры для кофеварки в доме иссякнуть не может. Может! Залитая кипятком кофейная гуща хрустит на зубах, становится безысходно грустно. Закуриваю. Очень хочется спать.
Вылетаю из подъезда на двадцать минут позже, чем нужно. Холодно, метет снег, во рту все еще скрипит молотый кофе. Хочу умереть. Интересно, почему перестали растапливать лед на тротуарах? Или расходы на медицинское страхование меньше, чем стоят эти их дурацкие реагенты? Вот мне еще ногу сейчас сломать…тогда не придется тапочек из-под дивана выковыривать… «хорошо тому живется, у кого одна нога»…

Глава 2. Золотой Longines

К началу конференции я, конечно же, опоздала. Проносясь по гулкому коридору и натягивая на ходу халат, я машинально отметила, что в «приемнике» как-то необычно шумно для столь раннего часа. «Буйника» привезли. А Зюзюка ведь не простит опоздания. На меня повесит…ну, good beginning makes good end» - мрачно сострила я, немало подивившись глубине своих познаний в зарубежных языках.
«Зюзюка», или Зоя Кирилловна, заведующая отделением, встретила меня убийственным взором огромных, из-за толстенных линз, глаз. Стайка студентов, жадно внимавших рассуждениям нашей кикиморы о перспективах отечественной психиатрии, все, как один, повернули головы в мою сторону. «Хорошенькие какие» - ни к селу ни к городу подумала я, садясь на краешек стула, а Зюзюка тем временем продолжала: «…и вы, дорогие коллеги, должны отдавать себе отчет в том, что переступая больничный порог, вы берете на себя огромную ответственность.» Причем, на слове ответственность был послан еще один разрушающий сознание взгляд в мою сторону, так что подрастающее поколение сразу же поняло, что в моем лице они имеют дело с самым безответственным человеком, когда либо дававшим клятву Гиппократа.
Ну чего она ко мне привязалась, что я этих ее проповедей не слышала, что ли? Голова болит. Курить хочу. Гм, не надо было вчера мартини после водки…наверное… «Да, денек сегодня…» - в очередной раз повторила я про себя, скрипнув зубами. Чертов кофе. Небось, все зубы у меня в нем. Надо бы к зеркалу… перед тем, как с молодняком общаться… такие пупсики!
Начисто лишенный какой-либо логики ход моих плотоядных мыслей был прерван Зюзюкиным призывом к «дорогим коллегам» знакомиться с «нашим специалистом, Александрой Николаевной Сутовской», причем слова «нашим специалистом» были сказаны таким тоном, что, на месте будущих эскулапов, я сразу же по получении сожгла бы свой диплом и пошла в машинисты электропоезда метрополитена, тем более, что и зарплата у них раза в два больше.
Молодые целители засуетились, загрохотали видавшими виды стульями и окружили меня со всех сторон, причем сразу же забросали вопросами. Минут десять я сдержанно улыбалась, стараясь не показывать «кофейных» зубов, исправно отвечала, благо, сама еще не успела до конца забыть, что писали в учебниках.
Триумф отечественной психиатрии в моем лице был омрачен нечленораздельным мычанием, раздавшимся от места дислокации Зюзюки. Все без слов поняли, что пора ретироваться, и я предложила «малышам» пойти и осмотреться, договорившись, что встретимся мы через полчаса в приемном покое. Молодежь дружно утопала курить, а я побежала в ординаторскую, к единственному, еще пока не растрескавшемуся в мозаику, зеркалу. Ну, так и есть! Все зубы коричневые! Схватив первую попавшуюся чашку в вековых чайных разводах, я принялась полоскать рот.
- Что, Асенька, плохо тебе? Говорил же, не мешай мартини с водкой!
Черт! Глеб. Его только не хватало.
- Медведев, солнце, отстань от меня, Христа ради! Не плохо мне! Хорошо мне, понял?!
- Это тебе вчера было хорошо. Кстати, зря ты со мной не поехала.
- Куда? К твоей жене, в гости?
- Ну…почему, к жене? Можно было бы и на дачу.
- Глебушка, иди, куда шел. Я хочу спать, меня ждет на растерзание куча пытливых умов у дверей «приемника», я выкурила сегодня только одну сигарету, у меня болит голова, я ненавижу людей и мечтаю о смерти. Ясно тебе?!
- Ясно, зайка. Маниакально-депрессивный психоз.
- Сам ты, черт бы тебя побрал, «маниакально-депрессивный»! – рявкнула я. - «Маниакально» - потому что готов иметь все, что шевелится, а «депрессивный» - потому что, кроме депрессухи, от тебя никаких эмоций! Вали отсюда!
Глеб выругался, но в покое меня, все-таки, оставил. Я села на кушетку и закурила. «Вот, например, Медведев…» - тоскливо вещало что-то внутри меня. – «Красивый мужик, кандидат медицинских наук, светило, почти что. Жена ведь – красавица, двое ребятишек. Весь институт пылинки с него сдувает, боятся, как бы не переманили. Чего неймется-то? Или с жиру бесится…». Тут я вспомнила, что месяц назад я почти все то же самое говорила ему, когда мы после новогодней пьянки лежали в моей собственной постели, а он курил и лениво отвечал: «Аська, ну что ты занудствуешь? Тебе не понравилось, что ли?». Понравилось, скотина ты этакая, в том-то и дело… «Что-то» прекратило вещать и жалобно захныкало, а настроение мое опустилось еще на пару градусов ниже нуля, когда в дверь тихонько постучали. Затем в открывшуюся щель просунулась седая голова нашей «матери Терезы» - сестры-хозяйки Надежды Фроловны.
- Санюшка, детка, не твои цыплятки там, у приемного?
Елки, студенты!
- Да, теть Надь, бегу, спасибо тебе!
Молодняк толпился у полуоткрытой двери «приемника», стараясь разглядеть, что происходит за богатырскими спинами санитаров. Девчонки хихикали, а мальчики, завидев меня, тут же завели разговор, пестрящий терминами и определениями из учебника «Психиатрия для старших курсов медицинских ВУЗов», причем всячески старались, чтобы я их услышала. Ладно, пусть повыпендриваются, через пару лет это пройдет. Я подошла, хихиканье и «ученые» разговоры разом стихли.
- Коллеги, - как мне показалось, очень строго сказала я, – Сейчас мы с вами пройдем в приемное отделение, прошу вас соблюдать тишину и, по возможности, постараться не создавать лишней суеты в помещении. Как вы, надеюсь, понимаете, специфика нашей с вами работы предусматривает ряд правил, которым врач должен неукоснительно следовать, особенно, в присутствии пациента. В частности, избегать жестикуляции, повышения голоса и прочих ярких выражений эмоций. Если сейчас ко мне вопросов нет, то прошу… «Уфф» - подумалось мне – «Это сейчас я сказала?»
В сопровождении восьми трясущихся от волнения студентов, я вошла в «приемник». Сначала мне показалось, что поступившего утром «буйника» уже накачали и отправили в палату, так там было тихо. Однако, я оказалась не права...
Он сидел на кушетке, притихший и бледный, прижимая к груди согнутую в локте руку с окровавленной ватой. «Идиоты» - подумала я – «Опять кровь брали, до того, как успокоили!». На нем уже была серая больничная пижама, на плечи наброшен темно-синий застиранный халат. Санитар Костя собирал разбросанные по всей комнате вещи. Что-то не так…что-то не вписывается в привычную схему…
Костя бесформенной кучей свалил на стул все, что собрал, и тут я поняла, что не так. Да…уж. Нечасто в заведении, наподобие нашего, встретишь такого пациента. Имущество вновь прибывшего состояло из невозможно дорогого темно-серого костюма, белой рубашки, шелкового галстука, и очков в тонкой золотой оправе, венчавших сооруженную Костей конструкцию. «У олигарха, что ли, какого, крыша поехала?» - вопреки всем законам врачебной этики, подумала я – «Тогда, почему к нам? «Алексеевка» престижнее. Ну…если у дурдома вообще может быть какой-нибудь престиж…».
Подскочивший ко мне ординатор Миша, исполнительно зашипел в ухо.
- Здравствуйте, Александра Николаевна, вот, привезли пятьдесят минут назад. Его сотрудники вызвали бригаду, говорят: «Шеф в припадке, ничего сделать не можем, сейчас в окно выбросится!».
А, суицидальник… Меня почему-то охватило чувство глубокого разочарования. Деньги растратил, или долги…или конкуренты на шею сели, мало ли что... А Миша, тем временем, продолжал.
- Владелец крупной фирмы, занимается разработкой и продажей компьютерных программ для банков и компаний. Дела у компании идут очень неплохо…
- Я вижу – машинально ответила я, разглядывая притаившиеся под стулом сверкающие, неприлично новые ботинки от Роберто Кавалли.
- Что, простите?
- Ничего, Миша, извините, продолжайте.
- …с партнерами и сотрудниками отношения ровные, с женой развелся два года назад, однако с дочерью общается постоянно. По сведениям, полученным от секретаря…
«Господи! «По сведениям, полученным от секретаря…»! Почему нельзя по-человечески сказать «Как секретарша рассказала...» Или, секретарь? Не-е-ет. У «такого» обязательно должна быть именно секретарша! Длинноногая блондинка. В белой блузке. Гм…и короткой юбке!» - ковырнула я еще раз свое и так затюканное самомнение.
Оно привычно ойкнуло и заткнулось.
-… отношения с бывшей супругой сохранились приятельские. Постоянных связей с момента развода не имел, так что личные мотивы можно полностью исключить.
- Это вам секретарша сказала? Начет постоянных связей?
Миша смутился.
- Ну…да.
«Ага!» - пнула я самомнение – «Все-таки – секретарша!»
- Мишенька, скажите мне, будь Вы большим начальником, Вы бы отчитывались перед секретарем о своих связях? Никогда не делайте таких поспешных выводов. Знаете, бывает, что и из-за девочки, с которой в первом классе за партой сидели, в сорок лет в петлю лезут. Как хоть его зовут?
Не знаю, почему, я старалась не видеть этого тихого, бледного человека. А он вдруг, словно очнулся и пристально смотрел в мою сторону. Миша, покраснев, сбивчиво продолжал.
- Коростелев Григорий Станиславович, шестьдесят третьего года рождения, москвич, высшее образование – бауманка…
Ну, наконец-то! Хоть одно человеческое слово из уст андроида-Миши. Не «МГТУ имени Николая Баумана», а «бауманка».
- …дочь шестнадцати лет, как я уже сказал, живет с матерью.
- Спасибо, Миша. – мне было немножко стыдно, что я так засмущала парня, и я решила сгладить углы. – И как случилось, что наши кинг конги туда ринулись? Только, давайте чуть отойдем, да и ребятам это хорошо послушать.
Я почти совсем забыла об армии страждущих знаний студентов, которые то ли стушевались при виде душевнобольного, что часто бывает поначалу, то ли я умудрилась их запугать до такой степени, что они, по-моему, даже дышать старались через раз. «Ты! Ты запугала!» - завиляло хвостом самомнение, и я мысленно пожала его мозолистую руку.
Миша при упоминании «кинг конгов» продемонстрировал какое-то нервное подергивание на лице, которое я, со свойственным мне оптимизмом, сочла за улыбку и продолжал.
- Коростелев приехал на работу, как обычно, без четверти восемь…
«Ничего себе!» - подумала я.
- …секретарша появилась через полчаса, зашла к шефу поздороваться и тут…
- …начался цирк. – закончила я, шокированная тем, что произнесла это вслух. Студенты захрюкали. Господи, да что это со мной сегодня?! Миша неодобрительно хмыкнул.
- …она рассказала, что Коростелев сидел за столом, бледный, в испарине, и тяжело дышал. Сначала все подумали, что это сердечный приступ, но шеф вдруг начал метаться по кабинету, забрался на подоконник, пытался открыть окно. А, когда прибежали охранники и стали стаскивать его, он, вырываясь, кричал что-то вроде «Я этого не вынесу больше! Они все мертвы, а я не смог им помочь. Они ведь просили меня, так просили, а я не смог…они умерли… давно» ну, и что-то вроде того, что он все равно бы не смог кому-то там помочь, потому что сам еще не родился, а эти «кто-то» уже умерли.
Опаньки! Вот тебе и «банальный суицид»! Шизофреник ты банальный… как там тебя…Григорий Станиславович. Но…шизофреник шикарный, надо признать.
- Вот – повернулась я к вконец перепуганным студентам – Разумеется, выводы пока делать рано, однако, вполне вероятно, что мы имеем дело с ярким проявлением кататонического возбуждения, что, как известно, является одним из симптомов шизофрении. Фантазии, болезненно-бредовые идеи и умозаключения…
Я не закончила. За моей спиной вдруг послышался ясный голос. Он был неожиданно высокий, но звонкий и красивый. И обращался этот красивый голос именно ко мне.
- Вы врач?
Я обернулась. Теперь я могла…нет, должна была, разглядеть его как следует. Хоть он и сидел, но было видно, что он небольшого роста, плотненький, но не толстый, светловолосый и сероглазый. По бокам переносицы - следы, которые обычно бывают у людей, постоянно носящих очки. Черты лица довольно правильные. Высокий лоб… Но лицо такое, на которое нельзя долго смотреть – начинаешь смущаться, как школьница, и сама не знаешь, почему…
- Вы – врач? – повторил он, выводя меня из ступора. Черт, как будто это меня привезли в психушку, а он собирается меня разговорить.
- Да. Я – врач и я смогу вам помочь – сказала я, как можно мягче.
- Как Вас зовут?
- Александра… – и зачем-то торопливо прибавила - …Николаевна.
«Дура!» - обругала я себя – «Какая ты к черту «Николаевна»? Ты для него Саша…Сашенька. Ой! Что это я несу?»
- Александра…- произнес он, пропустив мою прибавку мимо ушей. - …Я так и думал, что этим кончится. Впрочем, это уже неважно. Все не имело смысла с самого начала. Я беспомощен…и всегда был беспомощен. Но я так хотел…
Он закрыл глаза. Нембутал действует быстро.
- Костик, - шепнула я – в палату его.
Костик и Герман, наши гориллообразные санитары, зашевелились. Коростелева переложили на каталку и, уже совсем было увезли, когда я увидела на полу часы. Сверкающие золотые Longines. «Сопрут ведь, мародеры» - подумала я. Незаметно подобрала драгоценную вещицу и, нарушая все мыслимые и немыслимые запреты, тихонько опустила ее в карман серой больничной пижамы.

Глава 3. Егор

- Аська! А-а-сенька! Ну поехали ко мне вечером, Лизка с детьми умотала к матери на неделю – мурлыкал Глеб, положив голову мне на колени, - Винца откроем, ты мне свои знаменитые…как их там…драники сделаешь.
- Нет уж, я сегодня слишком устала, чтобы еще и тебя кормить.
- Вот ты все никак замуж-то и не выйдешь. Мужика кормить надо, ему внимание нужно, ласка. Так и просидишь синим чулком, предупреждаю тебя.
- Иди ты! – взорвалась я.- Знаток этики и психологии семейной жизни!
Я встала, не особенно заботясь о сохранности головы нашей «светлой головы», и вышла из ординаторской. Пустой коридор тускло освещался наполовину перегоревшими лампами дневного света. Ранние сумерки уже затонировали окна. Было неуютно. Я села на подоконник и прижалась лбом к холодному стеклу. Снег. Уже третьи сутки, не переставая. Вообще-то, я люблю снег, но этой зимой он какой-то…колючий что ли… Как будто, битым стеклом город засыпало. Идешь по улице и все ждешь, когда сапоги порежет, и за тобой кровавая дорожка оставаться начнет…
- Санюшка, не сиди на холодном, застудишься, а тебе еще детишек рожать.
Вздохнув, я слезла с подоконника.
- Эх, тетя Надя, твои бы слова, да Богу в уши! Случилось чего?
- Новенький-то наш, утром привезли которого, как проснулся, все тебя спрашивает.
Что-то неприятно сжалось у меня в животе. В общем, в том, что больной хочет видеть своего врача, нет ничего странного. Зачастую, они тянутся в нему, как к единственному слушателю. А иногда даже пытаются сделать его участником тех событий, которые происходят где-то там, в неосвещенных переулках измученных недугом душ. Но в случае с Коростелевым я этого не хотела. Я не хотела, чтобы он начал со мной эту «игру в привидения», которые «умерли, которых больше нет». Мне почему-то казалось, что бессвязного бормотания и невидящих взглядов у этого человека я не перенесу…
«Что не так?» - пискнул врачебный долг – «Он тебе кто? Кум-сват-брат?»
«Нет, брат» - мигом включилась я в диалог. – «Он…знаешь…такие снятся во снах,почему-то…»
Добравшись до пятого этажа я прервала эту вполне достойную нашего дурдома беседу. «Сутовская, ты истеричка». – сказала я себе- «Ты разговариваешь сама с собой – вот, кстати, опять! Впредь перестань мешать мартини с водкой и обязательно, слышишь, обязательно, купи сегодня кофейные фильтры!».
«О’кей», - согласилась я – «Девочки, не ссорьтесь!»
Палата, куда поместили Коростелева, находилась в самом конце коридора. Его контора, естественно, заплатила за пребывание босса в сумасшедшем доме, поэтому апартаменты у Григория Станиславовича были отдельные, с собственной ванной и даже с балконом, пусть и зарешеченным. Подойдя к двери я поймала себя на мысли, что подняла руку, чтобы постучать. Бред какой-то.
- Добрый вечер, Григорий Станиславович. Отдохнули немножко? – чересчур уж бодро проорала я, ворвавшись в палату.
Коростелев полулежал, облокотившись на подушки, что-то читал. Очки ему вернули. Про себя я отметила, что в очках он вообще почти красавец. При моем шумном появлении он поднял глаза и посмотрел на меня поверх золотой оправы.
- Здравствуйте, Александра Николаевна. (ишь ты, запомнил!) Благодарю за теплый прием. (издевается, ну-ну) Надеюсь, что не очень оторвал Вас от дел. Присядьте, прошу Вас.
Я села, сама не понимая, что происходит. Я чувствовала себя на экзамене, который вследствие болезни преподавателя, принимал ректор института, причем, подготовиться у меня, по всей видимости, времени не нашлось.
- Итак, если позволите, несколько вопросов – продолжал Коростелев.
Ну, точно. «Сейчас засыплюсь» - пронеслось у меня в мозгу и мне даже смешно стало. Нет, так не пойдет, мой любезный шизофреник.
- Ну, разумеется, Григорий Станиславович. Вы можете задавать мне сколько угодно вопросов, ведь я Ваш лечащий врач. – на слове «врач» я все-таки не сдержалась и сделала ударение. Самомнение зааплодировало. -Однако же, я надеюсь, что могу рассчитывать на взаимность, и Вы также постараетесь ответить на мои. Конечно, если беседа Вас не утомит.
Коростелев вдруг рассмеялся. Странно было слышать его смех.
- Сашенька – сказал он.
«О-па!» - упала в обморок я – «Сашенька!»
-…Вы умница, ловко поставили меня на место. Ну, конечно же, я Ваш пациент, Вы вольны мной командовать. Простите уж многолетнюю привычку помыкать другими. Я готов ответить на все Ваши вопросы. Только, к сожалению, это будут не те вопросы, которые мне сейчас нужны.
- Но эти вопросы очень нужны мне, потому что я….
- …хотите мне помочь. Саша, Вы не сможете мне помочь. То есть не мне, а…ну, это неважно.
- Вы ошибаетесь, Григорий Станиславович…
- Егор. Друзья называют меня Егор. Хотя с точки зрения словаря имен, это некорректно. Вы ведь мой друг? – спросил он почти насмешливо.
- Да, Егор, - поперхнулась я некорректным, с точки зрения словаря, именем. - я Ваш друг. Мне опять стало не по себе.
- Ну, раз так, то я прошу хотя бы сегодня избавить меня от вопросов из серии «Что с вами происходит?». Это ведь можно?
Последние слова он произнес не обычным снисходительно-наставническим тоном, а просяще…почти по-детски.
- Можно. – зачарованно пролепетала я. - А как Вы сейчас себя чувствуете?
- Обычно.
- А «обычно» - это как?
- Саша, я уже много лет себя не чувствую. Я не могу Вас просить, чтобы Вы поняли меня, потому что, с точки зрения здравого человека, а уж, тем более, врача-психиатра, я, конечно же, болен.
«Интересный поворот событий» - подумалось пришедшей в себя мне –«Может, он сейчас и диагноз себе сам поставит?» Так и вышло.
- …типичный случай шизофрении – бредовые идеи, минус-симптоматика…
Пропавшее было ощущение экзамена у ректора вероломно вернулось.
- …как видите, я достаточно прочитал про собственный недуг, – он вдруг сел на кровати – Но моя беда в том, что все это на самом деле происходит!
«Слава Богу!» - подумала я – «А то уж я сомневаться начала, что зря его упекли». Однако, сердце предательски сжалось.
- …Вы понимаете. «Это» - есть. То есть его уже нет, но оно осталось. А зачем – я не понимаю.
Я почувствовала себя, как рыба в воде. «Это есть, этого нет. То есть, оно есть, но его нет…». Все понятно. Только, почему-то, гадко...
- Давайте вместе постараемся разобраться – предложила я.
- Нет, Саша, Вы ведь все равно не сможете мне поверить. А для того, чтобы, как Вы изволили выразиться, «постараться разобраться», Вы должны верить мне. Я прекрасно понимаю расклад. Вы – врач, я – болен, - он невесело улыбнулся – Вы стараетесь мне помочь…но так Вы хотя бы разговариваете со мной. Если же я сейчас начну рассказывать, Вы нажмете вот эту вот красную кнопку, явятся Ваши орангутанги…
- Гориллы… - вдруг ни к селу ни к городу ляпнула я. Он опять засмеялся.
- Ну, хорошо, гориллы. Короче, ввалятся эти Ваши приматы, по-отечески спеленают меня, вкатят дозу, и я опять исчезну из этого мира часов на восемь. И так, Саша, будет каждый раз, когда я захочу сказать Вам правду. А я не хочу оставшуюся жизнь провести в наркотическом сне.
Коростелев устало откинулся на подушки.
- Послушайте, Саша, у Вас ведь наверняка есть ко мне другие вопросы.
- Есть. Скажите, ваши переживания связаны с личной жизнью?
- Нет. У меня сохранились хорошие отношения с бывшей женой, дочь я вижу регулярно. Другой личной жизни у меня нет, - он помолчал и прибавил – почти.
«Почти!» - меня передернуло. Я снова представила себе блондинку-секретаршу с ногами «от ушей». Самомнение прекратило аплодировать и тихо заплакало.
- Вы много работаете, сильно устаете?
- Работаю я много, но устаю не настолько сильно, чтобы от этого «поехала крыша», как любит выражаться современная молодежь.
- Простите за такой вопрос…ваши родственники…
- Что? Сумасшедшие в роду? Нет, Боже упаси! Все нормальные, – он опять улыбнулся.
Хорошая улыбка.
- Саша, простите меня, я чего-то устал. Видимо лекарство еще действует. Вы позволите?
- О, разумеется. Я приду завтра. Надеюсь, завтра Вы все же расскажете мне…
- Сашенька, поверьте, скрывая от Вас правду, я забочусь, и о Вас тоже…нет, все равно вы не поймете. Не обижайтесь.
- До завтра, Егор. Я не обиделась. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Саша…да, и спасибо за часы. Мне дорога эта вещица…
Я вздрогнула, как будто меня током ударили.
-…да, Сашенька, спасибо. Мне почему-то кажется, что никто, кроме Вас, этого не сделал бы…


Я проснулась в четыре утра. Мой семнадцатиэтажный муравейник был безмятежно тих, только громко тикал инквизитор-будильник. Мне было страшно. Кто-то в моем сне только что надрывно кричал: «Они все мертвы, а я не смог им помочь. Они ведь просили меня, так просили, а я не смог…они умерли… давно…меня еще на свете не было, а они уже умерли. Зачем они пришли ко мне?!»

Глава 4. Что такое квазары?

Вот уже три недели подряд в моей жизни есть смысл. Должна признать, что для меня это своеобразный рекорд. Что происходит с человеком, которого двадцать дней назад сняли с подоконника и привезли в наш дом скорби, я до сих пор не знаю. Я знаю только одно – он не болен. Или это я уже больна?
Он не похож ни на кого. Сам по себе, будто в автономном плавании. За три недели не случилось ничего похожего на тот приступ, который явился причиной нашего знакомства. Если не случится еще в течение девяти дней, его выпишут…посадят на таблетки на какое-то время, но держать взаперти больше не будут…Девять дней. У меня осталось только девять дней.
Он много читает, умудрился выбить из Зюзюки разрешение пользоваться ноутбуком и мобильником. Похоже, она его даже побаиваится. А, может, денег дали. Взяточница лупоглазая! Смешно, право. Она все повторяет мне «Александра, вам очень повезло с пациентом. Все бы вели себя так, попадая в психиатрическое отделение.» Много ты понимаешь, мымра старая. Если бы все вели себя так…мы бы с ними давно уже поменялись местами…
А на улице опять снег. Если бы была плюсовая температура, то впору было бы сколачивать ковчег и собирать каждой твари по паре. Уже почти март, а этот пушистый поток с неба затихал только на неделю. Сейчас опять там кто-то вентиль открыл…
На второй день, как Егор оказался у нас, он, как школьник, робко спросил у меня, можно ли ему закурить. Мы стояли на его «тюремном» балконе, вздрагивали от холода и курили. Первую сигарету он выкурил молча, словно боялся растерять удовольствие. Сразу же за ней вытащил вторую. А я решила еще раз попытать счастья.
- Егор…может…?
Он резко повернулся.
- Саша, сколько вам лет? – вдруг спросил он, щелкнув зажигалкой.
Я подавилась дымом.
- Двадцать восемь.
- Вы – ребенок. – вздохнул он. – Я не имею права ломать вашу жизнь.

Нет, мне, конечно, было приятно. Ребенком меня последние пять лет называла только мама, да и то с неизменным эпитетом «трудный».

- Уж поверьте мне, за годы работы здесь мне приходилось выслушивать такие исповеди, что, на мой взгляд, меня уже ничего не может удивить.
Он выбросил сигарету и вернулся в палату. Я уныло поплелась за ним, гадая, что на этот раз я сделала неправильно. Однако, вопреки моим опасениям, он вовсе не обиделся.
- Кому же, Саша выслушивать исповеди, как не священникам и вам, работникам дома скорби. – сказал он, садясь на кровать. – И еще неизвестно, кому приходится больше поражаться запутанности лабиринтов душ человеческих.
Лабиринты…где-то это уже было…нет, у меня было про переулки…
И все эти двадцать дней наши беседы уводили нас куда угодно, но только не в эти самые переулки. Оказалось, что по образованию он – астрофизик. Я приходила вечерами, по окончании дежурства, в надежде хоть немного приоткрыть завесу и, как маленькая, заслушивалась его рассказами про звезды. А по ночам мне стали сниться квазары…
Я не очень понимала, что это такое, но было красиво – молочные туманности на бархатно-синем небе…
Интересно, кто-нибудь вообще знает, что такое квазары? Однако, каждую ночь мои "гагаринские" экспедиции заканчивались тем, что я просыпалась в холодном поту, потому что опять кто-то страшно кричал: «Они все мертвы, а я не смог им помочь. Они ведь просили меня, так просили, а я не смог…они умерли… давно».
То есть теперь, я уже точно знала, кто это кричит…

Глава 5. Ночной звонок

Была уже почти полночь. Сегодня не мое дежурство и я могла бы со спокойной совестью покинуть нашу цитадель психиатрии часа четыре назад, но, конечно же, не ушла.
Вечера, которые мы проводили с Егором в разговорах, стали совсем непохожими на общение врача с пациентом.
«Ну, и как это понимать?» - периодически весьма некстати встревал врачебный долг – «Ты с ума сошла?»
«Ничего подобного» - отвечала я ему. – «Это необычный пациент, и к нему нужен необычный подход. Может, то, что я сейчас делаю - это революция в психиатрии!»
«Ага!» - брюзжал долг – «Тебя саму уже лечить пора, революционерка фигова, Клара Цеткин, блин. Взять хотя бы то, что ты с врачебным долгом р а з г о в а р и в а е ш ь! Нехорошая у тебя симптоматика…прогноз, знаешь ли, неблагоприятный.»
«Иди ты!» - крайне несознательно отмахивалась я – «Умный слишком стал!»
Я тихо вышла из палаты Егора. На душе мурлыкало с полсотни котят, снег на улице, наконец-то, прекратился, на умытом небе поблескивали звезды. Я улыбнулась им, как старым знакомым. Тем более, что кто-то из них, вполне мог оказаться и квазаром.
Напевая про себя что-то вроде «И снится нам не рокот космодрома…», побежала к лифту. Это чудо техники, конечно же, не работало, но, удивительное дело, меня это абсолютно не расстроило. Перепрыгивая через две ступеньки по лестнице я с трудом удерживала себя от того, чтобы не сесть на перила и не съехать вниз «с ветерком». На самом последнем пролете все же не удержалась…и съехала…причем, прямо в объятия «светила отечественной психиатрии» Глеба Игоревича Медведева.
Светило сняло меня с перил, поставило перед собой и гнусно ухмыльнулось.
- Что, Асенька, заработалась?
- Иди ты к черту. – ответила я, не сдержав улыбки – Тебе-то что?
Мне было слишком хорошо. Вот именно. Слишком…Впрочем, Глеб ситуацию быстро исправил.
- Ну, давай подробности! – потребовал он.
- Какие еще подробности? Глеб, ты чего? Параноик заразный попался? – я все еще пыталась отшутиться.
- А вот скажи мне, Аська…правда ли, что у психов либидо резко возрастает? Мне, знаешь ли, на практике не удалось проверить. Только в книжках читал. Ну, и что наш «олигарх»? Супермен?
То, что произошло потом, оказалось сюрпризом даже для меня. Собравшись было молча уйти, я вдруг развернулась и, со всей дури, влепила светилу пощечину. Да такую, что у него искры из глаз посыпались, и, на какое-то время, «звезда российской медицины» засияла еще ярче.
Дома я, не раздевшись, кинулась на кухню и вытащила из шкафа бутылку «Арарата». Выпив залпом половину чайной чашки – первой посудины, которая попалась на глаза, когда я уже была готова хлестать коньяк из горла, я уселась и попыталась остановить куда-то резко рванувшую голову. Просидев так минут десять, я стащила с себя сапоги и дубленку и, в чем была, завалилась на диван.
Разбудил меня телефонный звонок. Жуткий, ненужный в этой тишине и темноте. Зачем звонит телефон? Уберите его! Уберите…

Глава 6. Побег

У каждого из нас есть фобии. Кто-то их в себе тщательно культивирует, дабы в приятельской беседе ненароком щегольнуть, мол, «у меня клаустрофобия…когда поезд в метро между станциями останавливается, так я и в обморок могу упасть». Кто-то старается их не замечать, списывая свои страхи на традиционный стресс и недосып. А кто-то ведь, по-настоящему, страдает…
У меня редкая разновидность силенсофобии. Я боюсь не столько самой тишины, сколько звуков, которые ее нарушают. И, чем звук резче и пронзительней, тем мне страшнее. Еще в раннем детстве я заметила, что мои ночные кошмары заключались не столько в том, что в спальню ломился Бармалей, сколько в том, как он при этом вопил.
Именно поэтому крики в моих снах «они все умерли» были для меня настоящим мучением. И именно поэтому, разрезавший тишину телефонный звонок, заставил мое сердце поупражняться в прыжках в высоту.
Я вскочила и подбежала к телефону Впрочем, я уже знала, кто звонит. И знала, почему. Не зря же я всем дежурным медсестрам оставляла записочки с семью цифрами на случай, если у Коростелева опять начнется приступ.
- Саша, доброй ночи, это Лиза. – раздался в трубке смущенный голос. – Я, наверное, тебя разбудила, но…ты же сама просила позвонить, если этот, из пятьсот восьмой, ну…если с ним опять…ну, ты понимаешь….
Я уже прыгала, засовывая себя в сапоги и прижав трубку плечом к уху.
- Лизок, спасибо, зайчик, все в порядке. Я через двадцать минут буду, только ничего, поняла, Лизонька? Ничего не предпринимайте, пока я не приеду. Пусть свяжут, если надо, но ничем не колоть! И Глеба не пускать!
«Хотя, как они его могут не пустить? Он же дежурный врач…» - промелькнуло у меня в голове. Однако, мячик был явно на моей стороне
- А Глеба Игоревича нет…будет часа через два. - Лиза совсем растерялась.
Алиллуия! По бабам пошел, кобель чертов. Надо было как-нибудь на тебя линейный контроль натравить. Значит, кроме Костика, Геры и Лизы на этаже никого.
Водитель, пойманной мной машины, увидев мое выражение лица, проглотил, собиравшиеся было слететь с уст, слова «не-е-е, ну стольник – это несерьезно…» и только молча кивнул.
Не помню, как я преодолела десять лестничных пролетов. Помню только, что бежала по коридору, задыхаясь от душивших меня слез. «Он все-таки болен! Не хочу!…Я не хочу!!!…Но он один сейчас, совсем один…И я должна быть с ним!»
Я ворвалась в палату и зажмурилась. Я не хотела видеть того, что там происходит. Неимоверным усилием заставила себя открыть глаза…
Он сидел на кровати. Рукава смирительной рубашки были связаны за спиной. Волосы растрепались, одна прядь упала на покрытый испариной лоб. Он уже не кричал. Только смотрел перед собой невидящими глазами и тихо шептал: «Зачем они опять здесь? Зачем они пришли? Пусть они уйдут…».
Это было невыносимо. Я бросилась на пол, обняла его колени.
А потом закричала. Закричала так, что даже видавшие виды санитары вздрогнули.
Но он меня услышал! На остальное мне было наплевать.
- Саша… - произнес он – Сашенька, ты здесь…
Первый раз с момента нашего знакомства он назвал меня на «ты». Я поднялась с пола.
- Егорушка, - шептала я, прижимаясь мокрой от слез щекой к его влажному холодному лбу. – Егорушка, родной мой, я здесь. Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Ты только ничего не бойся.
- Саша, зачем они опять здесь?
- Милый, хочешь, я прогоню их? Они больше никогда к тебе не придут, потому что я буду рядом…
- Саша, они придут. Ты не сможешь…
- Что ты, родной, я смогу. Смогу.
Я повернулась к обалдевшим от этой сцены санитарам и, не особо церемонясь, заорала: «Уйдите все! Уйдите отсюда! Слышите?!». Судя по всему, вид у меня в этот момент был такой, что Костик и Гера, как по команде, ломанулись в дверь и какое-то время толкались, потому что пропускная способность стандартного дверного проема не предполагает прохода двух горилл-переростков одновременно. Я вскочила, заперла дверь и вернулась к Егору. Села рядом с ним на кровать и начала трясущимися руками развязывать рукава рубашки, шепча при этом, как булгаковская Маргарита «Я тебя вылечу…вылечу». Распутав, наконец, тугой узел «смирилки», я схватила его руки и, прижимая его ладони к своим щекам, опять разрыдалась. Он погладил меня по волосам, а потом, как дитя, потянулся ко мне и положил голову мне на грудь.
- Саша, мне очень плохо, забери меня отсюда.
Я вскочила, как ужаленная.
- Да, родной! Мы сейчас уедем. Я увезу тебя. Подожди здесь совсем чуть-чуть. И ничего, слышишь, ничего не бойся!
Прибежав на пост дежурной сестры, я увидела округлившиеся от ужаса глаза Лизы.
- Ключи! – рявкнула я.
- К-к-какие ключи, Саша?
- Ключи! От «тети Нади»!
«Тетей Надей» называли у нас не только добрую старушку сестру-хозяйку, но и находящуюся в ее ведении кладовую, где хранились личные вещи пациентов.
- Саша, ты что? – Лиза чуть не плакала – Это же воровство. Это же…
- Плевать! – вопила я. – Скажешь, что я тебе угрожала!
- Чем? – глупо спросила Лиза.
- Да, какая разница? Шприцем с галоперидолом! Клизмой, мать твою, ключи!!!
Лиза все еще пыталась сопротивляться. Тогда я, оттолкнув ее, открыла ящик стола, схватила связку ключей и понеслась к кладовой. Справившись, наконец, с бившей меня лихорадочной дрожью, я открыла дверь.
«Коростелев…пятьсот восемь…Григорий Коростелев» - шептала я, перебирая мешки с пациентскими причиндалами. Господи, да что же их так много! Вот! Вот он. Из пластикового пакета, на котором почему-то была нарисована мимоза и написано «С Международным Женским Днем!», выпал синий шелковый галстук. Прижав драгоценный сверток к груди, я опять понеслась пятьсот восьмую палату.
Пробегая мимо Лизы, я остановилась.
- Лиза…Лизонька. - задыхаясь произнесла я. - Я сейчас уеду. Я уеду не одна. Я только об одном тебя прошу…я умоляю… дай мне увезти его. Потом можешь говорить все, что хочешь…что я хотела тебя убить, что я угрожала твоей семье…
- Саша, – прошептала Лиза – А как же охрана на выходе?
- Придумаю что-нибудь. Спасибо тебе, милый человечек!
Поступила я, конечно, в лучших традициях Голливудских боевиков – тупо. Кое-как одев Егора, я напялила на него белый халат. Так. Главное – морду кирпичом. Ну, мало ли…приезжали…вызвали. Выходят из больницы два доктора, подумаешь - полтретьего ночи…работа такая. Черт! Не прокатит!
Но мне опять повезло: охранник на проходной спал сном праведника.
Поддерживая совсем обессилевшего Егора, я вышла на улицу и стала голосовать. Чудесный ты город, Москва. Частники-кавказцы буквально вырастают из-под земли в любое время суток, только руку подними.
- Куда едэм, красавыца? – улыбнулся золотыми зубами жгучий брюнет в кепке.
- Недалеко здесь. Дорогу покажу. – ответила я, усаживая Егора на заднее сиденье.
- Вот, русский женьщина, да? Муж напылся, да? А ана его дамой, да? Маладэц. – по-некрасовски восхитилось дитя гор самоотверженности русских женщин.
- Да, дорогой. Муж напился. Надо бы домой его побыстрее, ладно?
Дома я уложила похищенное сокровище на диван, укрыла пледом. Егор спал. Во сне лицо у него было спокойное и…дивно красивое. Я немножко посидела, посмотрела на него. Потом поплелась на кухню, влила в себя еще грамм сто пятьдесят коньяка и опустилась на пол. Я сидела, прислонившись спиной к стене, и представляла себе заголовки в утренних газетах: «Похищение крупного предпринимателя из больницы»…или, нет… «Врач-психиатр, угрожая медперсоналу расправой, насильно увезла из больницы пациента, находящегося под действием психотропных препаратов».
Смешно. Боже, как смешно. Я еще никогда в жизни так не смеялась…

Глава 7. Hors-La-Loi

Не знаю, сколько я пробыла без сознания. Наверное, часа полтора. Очнувшись, я открыла глаза и обнаружила, что лежу на собственном диване, а на лбу у меня уютно устроилось смоченное холодной водой полотенце.
«Боже!» - подумала я. – «Сделай так, чтобы это был сон. А потом я приду на работу и буду у всех спрашивать, к чему сниться, что человека похитила?…».
Но сном это, вопреки моим молитвам, не оказалось.
Похищенный сидел на краешке постели и смотрел на меня.
- Что я натворила? – поинтересовалась я, скорее у себя, нежели у него.
– С ума сошла… - ответила я себе.
- Ты меня украла – встрял Егор в мой диалог с самой собой.
Он убрал с моего лба полотенце и погладил меня по щеке. Голова раскалывалась.
Медленно, чтобы не трясти пульсирующие от боли мозги, я приподнялась.
- Послушай, - сказала я. – Ты должен вернуться. Я сделала большую глупость. До сих пор не могу поверить…Наверное, я нездорова…
- А ты? Что будешь делать ты?
- Я тоже вернусь. За вещами.
- Глупая, ты что, не понимаешь, что тебе уголовное дело грозит? Да ваше заведение устроит тебе показательное четвертование, чтобы перед минздравом оправдаться за халатность персонала. Это, во-первых. Во-вторых, ты же профессионал, где ты видела психа, который по доброй воле в дурдом возвращается? Вот и я не вернусь. – он улыбнулся, но тут же помрачнел – Теперь, Сашенька, обратного пути нет. Теперь мне придется, – он сделал ударение на слове «придется». - Тебе все рассказать. Но, конечно, не здесь и не сейчас. Ты ведь понимаешь, что нас будут искать? Собери самое необходимое. Теперь моя очередь тебя похищать.
Он вдруг наклонился и поцеловал меня.
Задержаться нам все-таки пришлось…

Минут через сорок, я, как оглашенная, носилась по квартире, кидая в сумку какие-то колготки, белье, зубную щетку…Егор, тем временем, вызвал такси.
Только, сев в машину, я додумалась поинтересоваться, куда же мы все-таки едем.
- Ну, ты же понимаешь, что мы теперь с тобой оба вне закона. Как говорят французы, hors-la-loi. – обнял он меня – Ну, ты - закоренелая злодейка, конечно, больше. Буду покрывать воровку…тоже, между прочим – статья. Но, что поделаешь – с улыбкой вздохнул он. – Придется тебя прятать.
Мне показалось, что вот прямо сейчас, тут, в стареньком Фольксвагене, я окончательно помешаюсь. Правда, я еще не решила, отчего – от страха или от счастья.
Полчаса дребежжания по пустым ночным улицам, и наше такси остановилось перед въездом на территорию элитного жилого комплекса на Ленинском проспекте.
- Солнце, – прошептал мне на ухо Егор. – Мне придется попросить тебя подождать здесь. Не хочу лишний раз рисковать. Я только возьму кое-что из вещей и вернусь.
Он расплатился с таксистом и ушел, а я села на скамейку перед будкой охраников и закурила. «Вот ты, в каком доме живешь, Григорий Станиславович! Буржуй ты, большевиками недорезанный!» - нежно думала я, поглядывая на освещенные прожекторами красные кирпичные небоскребы с зелеными крышами.
Минут через двадцать перед моей лавочкой остановилась новенькая серебристая Ауди. Мой ненаглядный «недорезанный большевиками буржуй», успевший сменить костюм на джинсы, водолазку и куртку, выскочил, взял мою сумку и усадил меня в машину.
- Я уже замерзла, - решила я покапризничать. Он повернулся и поцеловал меня в щеку.
- Я бы на твоем месте не очень-то привередничал бы, рецидивистка.
- Почему - рецидивистка? Я еще никогда никого не крала. Ты у меня - первый.
- Приятно, черт побери!
Он вел машину, изредка поглядывая на меня. Я ничего не спрашивала. Поняла только, что движемся мы куда-то в сторону Внуково, впрочем, мне было все равно. Как там говорила Мерилин Монро в «В джазе только девушки»? Главное, не как (в моем случае – куда) едешь, главное, с кем едешь… На встречу бежали янтарные фонари, и, как будто, махали мне руками, прощаясь. Я покидала свою, теперь уже кажущуюся бессмысленной и бестолковой, прошлую жизнь. Что теперь будет?
Я проснулась оттого, что Егор пытался взять меня на руки. Сделать это и так не очень-то легко, несмотря на все мои диетические извращения, а уж с пассажирского сиденья приземистой Ауди, тем более.
- Ты что?! – запротестовала я, вырываясь. – Надорвешься.
Я вышла из машины. Мы стояли перед крыльцом белого двухэтажного коттеджа. «Вот это да!» - как обычно, не к месту, подумала я. –«Подполье – что надо»!
- Это…твой?
- Нет, солнышко. Ехать ко мне сейчас было бы крайне неблагоразумно.
«Хм!» - плотоядно облизнулась я – «Значит свой, все-таки, имеется».
Мы вошли в дом. Он запер дверь изнутри.
- Солнце, меня отрубает, мы оба должны поспать.
- Ага! – решила я пококетничать, вспомнив события четырехчасовой давности.
- Ага. – рассмеялся он. – И глазки мне не «строй». Во-первых, у тебя все равно не получится, потому что они у тебя «в кучку», а во-вторых, я от усталости почти уже ничего не вижу.
Я уснула, едва положив голову на подушку. И опять мне снились квазары. Много прекрасных, огромных квазаров. И мне было глубоко наплевать, что это такое.


Был вечер. Мы сидели на полу в зале, освещенном, одним только камином. Все происходящее казалось мне какой-то параллельной реальностью. Пятым измерением. Впрочем, в этом измерении, пока что, еще вполне сносно можно было существовать.
Может быть, я еще до конца не пришла в себя, а, может, последний бокал Божоле был лишним, но я вдруг начала сомневаться: а настоящее ли это все вообще? Я решила убедиться в этом эмпирическим путем. Сначала украдкой ущипнула себя за запястье. Больно, елки! Потом - за коленку. Ой!
Затем повернулась к Егору.
- Сашка, не вздумай меня щипать! У меня низкий болевой порог.
- Ты понимаешь, - ошалело сказала я. – Я чего-то вдруг перестала верить, что это все это на самом деле…
- На самом - на самом! – улыбнулся он. – Я сейчас тебе расскажу, как все было. Ты, если хочешь знать, опасная преступница. Воспользовавшись своим служебным положением, ты похитила из больницы пациента и взяла его в заложники. Причем, начала всячески издеваться. Взять хотя бы то, что в течение двадцати часов ты заставила его трижды удовлетворять твои низменные прихоти, а ведь несчастный заложник уже, между прочим, не мальчик. А теперь ты еще и щиплешься. Ты – рабовладелица и садистка. Но мне, почему-то, кажется…что я тебя люблю… Выходит, я, по натуре, мазохист...


Я зажмурилась. Так, что перед глазами поплыли огненные круги. За эту минуту я была готова еще раз десять пережить все ужасы сегодняшней ночи.

Глава 8. Они пришли

Стаська всегда был умнее меня. Впрочем, умнее и остался – вместо того, чтобы, как я, корпеть в занюханном московском дурдоме, Станислав Сутовский теперь – уважаемый человек, магистр медицины, светило Мюнхенского института отоларингологии. Даже данное мной с досады прозвище «хер Сутовский, специалист по импортным соплям» Стася носил с достоинством, парируя при каждом удобном случае, что, мол «заграничные сопли – ценный природный ресурс, подороже отечественной нефти».
С колыбели верхняя ступенька пьедестала почета по умолчанию была закреплена за Стаськой. Мало того, что это чучело еще в роддоме не потрудилось пропустить даму вперед и родилось на целых восемнадцать минут раньше, оно и всю, последовавшую за этим хамским поступком, жизнь всегда было на полшажка (а то, и больше) впереди. Даже мой триумф в третьем классе, когда на уроке рисования мои кремлевские башни оказались чуть менее кривыми, чем Стаськины, был на корню загублен пассажем училки, что «Сашенька, конечно, умница, но знаете ли вы, ребята, что Стасик два дня назад выиграл районный турнир по шахматам среди юниоров?». Ненавижу шахматы!
И, хотя, с возрастом, у нас с братом сложились вполне сносные отношения, Стася до сих пор оставался одним из персонажей моих ночных кошмаров.
Мне снилось, что сижу я в нашей с братом комнате и читаю. Причем читаю что-то очень интересное. А мама через каждые три минуты просовывает голову в дверь и твердит мне, что «папа со Стасенькой сейчас вернутся, помогла бы ты, Санечка, на стол накрыть». Я, конечно, огрызаюсь и говорю, что пусть «Стасенька» сам возьмет, чего ему приспичит пожрать, а я ему не прислуга. Мама расстраивается. И вдруг я слышу ее крик из прихожей:«Саша! Сашенька, они пришли!».
«Ну, пришли» - думаю я – «Чего теперь, идти шнурки ему развязывать?!» И упрямо не откликаюсь. А мама продолжает кричать, но в ее голосе совсем не радость…в ее голосе - страх…
Я проснулась. Первой мыслью, промелькнувшей в еще не пришедших в состояние бодрствования мозгах было: «Почему мама до сих пор кричит?». Но кричала не мама. Кричал Егор.
Он сидел, вжавшись в спинку кровати, и даже в мутных предрассветных сумерках я видела смертельную бледность его лица и капельки пота на лбу. Мне стало жутко. Я схватила его за руку и стала что-то говорить, пытаясь успокоить. Но он не слушал меня. Трясущейся рукой он указывал куда-то в темноту, в дальний угол огромной спальни. Я обернулась…и увидела их…
Их было много. Люди? Нет, не люди. Странные человекоподобные существа со всех сторон обступали кровать. От страха у меня наотрез отказались работать голосовые связки и я, вместо того, чтобы закричать, лишь ловила ртом воздух, как выброшенная на берег рыбешка.
- Кто это? – просипела я, глупо, по-детски, натягивая одеяло на голову, словно надеясь на то, что эта пуховая палатка защитит меня от незваных пришельцев. К моему изумлению, Егор ответил уже почти спокойным голосом.
- Это они, Саша. Они пришли опять. Я просил их не приходить больше, но они никогда не слушают меня. Они приходят, когда сами считают нужным. Да вылези ты, наконец, одеяло тебе все равно не поможет.
Я высунула голову. Существа были совсем близко. Теперь я могла разглядеть их, хотя, честно говоря, делать это у меня не было никакого желания. Напротив, хотелось зажмуриться и, по традиции, ущипнуть себя в надежде на то, что все происходящее – лишь плод больного воображения.
Они были, по большей части, невысокого роста, с темным, но неопределимым в полутьме цветом кожи и большими глазами. Однако, совсем не похожими на мерзких гидроцефалов-инопланетян из «Секретных материалов».
Когда я немного справилась со своим почти что животным страхом, мне даже удалось чуть внимательнее рассмотреть их. Точнее, тех двоих, которые стояли уже совсем близко.
Мне показалось, что это были мужчина и женщина. По крайней мере, одно из существ было ниже ростом и более изящным. И еще – они держали друг друга за руки!
Почему-то этот факт так потряс меня, что я почти совсем перестала бояться и взглянула в лицо той, которую я для себя определила, как женщину. Удивительно - она была красива. Тонкие черты лица и длинные волосы, падающие на обнаженные плечи. Она тихо стояла практически вплотную к кровати и смотрела на меня. Тогда я решилась посмотреть ей в глаза. Их я не забуду никогда. Они были черные, сплошная чернота без зрачков, и в них читалась такая мольба, какой в человеческих глазах я не видела ни разу. И не увижу. Люди никогда не будут способны вынести такие муки, какие нашли отражение в темных глазах ночной гостьи. Человек слаб. И у него всегда есть выбор – бритва, таблетки, карниз… А у «нее» выбора не было. Было только страдание.
Я не выдержала.
- Что им нужно? – разрыдалась я – Чего они хотят? Они ведь говорили тебе? Говорили? Зачем они пришли?
Егор взял меня за руку.
- Они просят вернуть их. Но это невозможно. Я пытался, но ничего не вышло. Их нельзя вернуть.
- Они просят…что?
- Вернуть их. Вернуть их мир. Но его уже давно нет…И их тоже давно нет. – Егор помолчал и добавил. – Но они об этом не знают…
- Я не понимаю.
- Я постараюсь объяснить. Но не сейчас. Сейчас нужно подождать, пока они уйдут – прошептал он.
Но уходить "они", похоже, вовсе не собирались. Наоборот, та, что стояла ближе всех, единственная, которую я разглядела, вдруг села на краешек постели и протянула мне тонкую руку. Я, как загипнотизированная, потянулась к ней.
- Нет! – почти закричал Егор – Саша, не трогай ее!
Но было поздно. Моя ладонь почувствовала прикосновение прохладной кожи, а изящные длинные пальцы крепко стиснули мою руку.
В глазах у меня потемнело, к горлу подступила тошнота, и мне показалось, будто я проваливаюсь в какой-то глубокий, черный и невыносимо холодный колодец.

Глава 9. Сиреневое солнце

Не знаю, с чем были связаны поросячьи восторги кэрроловской Алисы, планировавшей пролететь по колодцу Землю насквозь, но мне мое странное путешествие совершенно не понравилось. Мерзейшее ощущение тошноты и зеленые круги перед глазами – вот основные его радости.
Когда ощущение падения, наконец, прекратилось, я какое-то время не могла найти в себе силы открыть глаза. Потом, все-таки, открыла. Лучше бы я этого не делала! Картина, представшая моему взору, моментально заставила меня усомниться в собственном психическом здоровье. Я застонала и опять было хотела зажмуриться, но тут рядом прозвучал знакомый голос.
- Саша, ну зачем ты это сделала? Тебе совершенно не нужно видеть все это.
Однако же, посмотреть было на что. Мы были на берегу. Даже, скорее, не на берегу, а на пляже. Диком, заброшенном пляже. И все было бы ничего, но цвета окружающего мира были абсолютно нереальными. Словно, пьяный художник-авангардист рисовал пейзаж, не попадая кистью в нужные баночки с красками.
Передо мной было море. Оно было золотым. Нет, это не был тот золотистый оттенок, которым отдыхающие Крымского полуострова так восхищаются в предзакатные часы. Это море было похоже на жидкое золото. И, если бы не холодный ветер, дувший от воды, я бы подумала, что оно раскаленное, в точности, как расплавленный металл. Но больше всего меня поразило солнце. Оно было…сиреневое. И, почему-то, напомнило мне маргаритки, которые моя бабушка с завидным упорством каждый год высаживала в пластмассовые ящики на балконе.
- Как красиво…сиреневое…ты видишь? Оно сиреневое! – прошептала я. И только потом спросила. – Где мы? – и совсем уже в духе Громозеки добавила. – Мы на другой планете?
Видимо последний вопрос прозвучал действительно нелепо, потому что Егор даже улыбнулся.
- Нет, солнце, мы не на другой планете. Мы здесь, на Земле, но только…как бы тебе это объяснить?
- Объясняй, как есть. – смело потребовала я. – А я постараюсь понять.
- Понять это практически невозможно. По крайней мере мне этого пока не удалось, а я уже больше трех лет пытаюсь…Ну, хорошо…ты ведь примерно представляешь себе теории появления жизни на планете?
Я сдуру что-то ляпнула про Дарвина. При чем тут Дарвин, черт бы его побрал? Егор рассмеялся.
- Нет, солнце, старик Дарвин был, конечно мужик – что надо, но сейчас не об этом. Не буду загружать тебя терминами, скажу только, что есть такая теория - двойных звезд. Эти звезды либо одновременно начали эволюцию, либо просто одна из них настолько велика, а другая настолько мала, что сопротивляться ее притяжению она не в силах. Пока понятно?
- Ага. – сказала я и почему то подумала: «Я тоже кое-какому притяжению сопротивляться не в силах».
- Ну так вот. Насчет планет такой теории не существует. То есть, может и существуют, но, разумеется, не про такие крохотные, как наша. Но иначе объяснить то, что произошло, я не могу. Итак, представь себе, что много-много миллионов лет назад на месте Земли другая планета. Огромная. Больше, чем Юпитер, больше, чем наше солнце. И случилось так, что к этой планете на опасно близкое расстояние приблизилась другая. Начался необратимый процесс поглощения. В какой-то момент расстояние между планетами стало критически малым, тогда и произошла трагедия. В итоге, катастрофа, ставшая матерью для одной цивилизации оказалась могилой для другой. И те, кто привел нас сюда – это призраки той, давно умершей планеты, которую поглотил гигант, впоследствии породивщий Землю. К такому выводу я пришел совсем недавно, и пока это единственное объяснение, которое я могу дать... Когда я все это понял… загремел в психушку.
- Нет, этого просто не может быть! – воскликнула я – А как же это море, этот берег, это…это сиреневое солнце, в конце концов!
- Это миражи. Они исчезают. И эти исчезнут. Кстати, у меня есть подозрение, что это солнце – как раз и есть прабабушка нашей планеты. И убийца всего того, что мы с тобой сейчас видим.
- Зачем же «они» приходят?
- Милая девочка, этого я объяснить не в силах. Скажу только, что они и впредь будут приходить. И просить о помощи.
- Но это же ужасно! – я чуть не плакала – Видеть их и знать, что не можешь помочь!
- Теперь ты, думаю, понимаешь, почему я не рассказывал тебе об этом...

Я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд и поняла, что мы не одни на берегу. На голубом валуне, похожем на лошадиную голову, лежащем у самой кромки золотой воды сидел мальчик. Темно-оливкового цвета кожа так неприятно контрастировала с нежно-голубым камнем, а взгляд этого существа был так пронзителен, что мне стало страшно. Видимо, Егору передалось мое паническое состояние, потому что вскочили мы с ним одновременно. Мы бежали по этому берегу, освещенному солнцем-убийцей, задыхались и падали, поднимались и бежали опять. Через какое-то время, я, совсем обессиленная, потеряла сознание…

ЭПИЛОГ

Они теперь часто приходят ко мне. Я смотрю на них и плачу. Я беру их за руки, и тогда они возвращают меня на берег, где все также плещется расплавленным золотом море.
С Егором мы почти не видимся. Но иногда, в перерывах между приступами, мне разрешают посмотреть телевизор в холле. Тогда я, закутавшись в потертый больничный халат, забираюсь с ногами на старенький скрипучий диванчик.
И, бывает, что он тоже приходит туда. И всегда говорит одно и то же: «Ну, здравствуй, Сашенька. Мое сиреневое солнце….»