СИРЕНЕВОЕ СОЛНЦЕ.
ИНЫМИ ДОРОГАМИ

По Дороге Сна мимо мира людей,
Что нам до Адама и Евы?
Что нам до того, как живет Земля?
Только никогда, мой Брат-Чародей
Ты не найдешь себе Королеву,
А я не найду себе Короля…(с)

Глава 1. Белая стена

Белая-белая стена. Даже в полумраке видно, что она белая. Эта тошнотворная белизна режет мне глаза по ночам. Я не могу уснуть, потому что стены такие белые…
- Сашенька, ты спишь?
- Нет, - ответила я, не поворачиваясь.
Странная штука – аминазин – голова, вроде, соображает, а тело работать отказывается. Впрочем, это логично: цель-то – вылечить голову, а уж остальное вне компетенции психиатрии. Еще один пример действия основного принципа современной медицины: «Одно лечим, другое…».
- Как ты сюда попал? – спросила я, продолжая гипнотизировать стену.
- Не поверишь, я стащил ключи у тети Нади.
- А…что-то подобное, помнится, было у Булгакова…
- Я всегда преклонялся перед твоей эрудицией – попытался сострить Егор, неловко присаживаясь на краешек постели. – Как ты, солнце?
- Зашибись! – совсем не в духе классической литературы ответила я.
- Словечек понахваталась…
- Да, у Кости богатый словарный запас.
- Саша… - Егор протянул руку и погладил меня по голове. Я дернулась, вспомнив про немытые волосы. Странно, у меня еще остались какие-то «дамские штучки»… Наверное, это проявления на генетическом уровне, которые невозможно искоренить даже психотропиками.
- Саша, ты ненавидишь меня?
- Нет, я теперь это не умею.
- А, если бы умела?
- Послушай, что тебе от меня нужно? Нет, я не ненавижу тебя. Я сама во всем виновата, мне не надо помогать и меня не надо жалеть. Доволен?
- Саша, посмотри на меня.

читать дальше- Зачем?
- Мне нужно видеть твои глаза…
- Я тебе и так все про них расскажу. Покраснение и отёк глазных яблок, склер и век. Слезятся. Этот симптом еще называют "стеклянные" глаза. Зрачки расширены, на свет реагируют медленно...
- Хватит! – он почти вскрикнул. – Повернись, прошу тебя, посмотри на меня.
- Егор, возвращайся к себе. Мне трудно двигаться.
Боже, ну почему нельзя было покрасить стену в какой-нибудь другой цвет? Тогда я могла бы спать…
Он схватил меня за плечи и резко повернул к себе. Свет ночника плеснул мне в лицо, и я неожиданно для себя, почти в панике, заслонила его ладонями.
- Господи… - прошептал Егор, отнимая мои руки – Саша, что они с тобой сделали?
- Это не они, это аллергия на лекарства.
- Но почему не назначить тебе другое средство?
- Другого нет. Зачем ты пришел?
- Мне нужно было… - он замялся – Знаешь…меня завтра выписывают. Приступов не было уже два месяца. Они, наверное, совсем ушли.
Я улыбнулась.
- Нет…нет… - Егор в ужасе смотрел на меня – Этого не может быть! Не может быть, что они ушли…к тебе…
- Почему ты так в этом уверен? Ты же сам когда-то сказал, что они приходят и уходят, когда сами пожелают. А теперь выяснилось, что еще и, к кому пожелают.
- Сашка, я вытащу тебя отсюда. Я обещаю, девочка моя. Я…
- И вытаскивали они друг друга из дурдома до скончания века – продекламировала я тоном лютеранского проповедника. – Нет, дорогой Григорий Станиславович, не утруждай себя. Эта дорога – кольцевая. Покруче МКАД - с нее хоть съехать можно. А с этой – нет. С ума можно, а с дороги - нет.
- Должна быть иная дорога.
- Иная дорога… - повторила я. – Да, возможно. Только у каждого – своя. Прощай, Егор. – я с трудом перевернулась на бок.
Белая…какая белая… Ненавижу белый цвет. Я больше никогда не буду носить белое. Как там? «Белое не надевать и обтягивающее не носить…».
Белое не надевать…

Глава 2. Про месть и мамонтов

Свободное время – это не подарок судьбы. Это – наказание. Когда есть, чем заняться, то кажется, что минуты, часы, дни водой сочатся сквозь пальцы. Как ни хватай – все равно упустишь. Не обремененное делами время льется медленно, словно просроченное растительное масло, оставляя в душе мутный коричневый осадок.
Я проклинаю свободное время и ту необходимость думать, которую оно мне навязало. Я хочу разучиться думать и не могу. Я думаю…
Современное общество, которое любит, когда его называют прогрессивным, недалеко ушло от каменных топоров и охот на мамонта. Только топоры были удачно заменены калашами, а мамонта теперь проще добыть в ближайшем супермаркете. Но поведение, привычки, инстинкты и реакции остались прежними.
Что в средние века обычно предпринимал отвергнутый любовник? Ну, в лучшем случае, строчил поэму даме сердца, а после выпивал кларета, сдобренного изрядной щепоткой цианида. Или же облачался во власяницу и объявлял миру, что уходит от него.
Другой вариант предполагал убиение более удачливого соперника. Мол, выживает сильнейший. Естественный отбор.
А часто шли по третьему пути под кодовым названием «так не достанься ж ты никому». Таким образом, дама сердца отправлялась в мир иной, а незадачливый кавалер - на гильотину, впрочем, весьма собой довольный.
Но во всех трех вариантах невезучим руководило одно чувство – месть. В первом случае всему миру и самому себе. В двух других – тем, кто, по его мнению, стали виновниками романтического фиаско.
Мужская месть, как выяснилось, прогрессу, в отличие от топоров и мамонтов, вообще никак не поддалась, а напротив, здорово деградировала с годами.

- Ну, здравствуй, Асенька! Как спалось, красавица?
- Глеб, послала бы я тебя по старой памяти, да не могу – слишком уж у тебя обширный запас аминазина.
- Вот и правильно, детка. Видишь, на поправку идем. Мыслить начинаем гладко, логические цепочки выстраиваем, опять же, «старая память» объявилась. Так как спала, красна девица?
- Глеб, ты прекрасно знаешь, что я не сплю. Назначать мне сейчас снотворное – слишком большой риск сделать из меня растение. А бессонница – обычный побочный эффект этой гадости, которой ты меня пичкаешь.
Медведев приподнял соболиную бровь. «И тут не может не красоваться» - подумала я. – «Не удивлюсь, если узнаю, что он их себе выщипывает».
- О, Асенька – насмешливо произнес он, садясь на кровать – Ишь, как заговорила-то! Может, местами поменяться со мной хочешь?
- С превеликим удовольствием. Вкатила бы я тебе дозу, да посмотрела, как ты потом блюешь полночи, а вторую половину на стенку таращишься.
Тут я явно перебрала. Глеб моментально нацепил каменное лицо и достал из кармана ручку-фонарик.
- Ну-с, к делу. Давайте, Александра Николаевна, глазки посмотрим. Ай-яй-яй, зрачочки-то у нас какие расширенные…теперь склеры…гм…Что могу сказать тебе, Саш, как врач врачу: дерьмово ты выглядишь, Сутовская. Но я тебя и такую люблю. – Медведев рассмеялся и спрятал фонарик. – Одеяло откинь.
- Это еще зачем?
- Вопросы здесь я задаю. Одеяло, я сказал.
Я сжала зубы и сбросила одеяло на пол. С минуту Глеб молча пялился на меня.
- Ну?! Что? Возбуждает?! – не выдержала я.
- Ага. Особенно, волдыри хороши. Надо тебе антигистамин назначить, пока я, ненароком, не перевозбудился.
- Какая же ты свинья, Глебушка – сказала я почти ласково, поднимая одеяло. – Утомил ты меня порядком.
- Ну, раз утомил, может заснешь, наконец. Да, и предупреждаю – с завтрашнего дня дозу аминазина я увеличиваю. Больно ты агрессивная стала. Ну, до завтра…А-сень-ка!

Я отвернулась к стене. Глаза слезились, что создавало весьма уместную в сложившихся обстоятельствах иллюзию рыданий. На самом деле, мне было почти все равно.

Глава 3. Гроза

Меня всегда удивляло, почему некоторые люди боятся грозы. С самого детства молнии, резавшие небо по ночам, вызывали у меня чувство близкое к эйфории. Хотелось открыть окно, взобраться на подоконник, раскинуть руки и…
Один раз я так и сделала. Папа, обнаружив любимое чадо, стоящее на окне на высоте тринадцатого этажа, сперва схватился за чадовы ноги, а уж после, стащив юную любительницу острых ощущений с подоконника, за сердце.
Доведя родителя до сердечного приступа, я оставила попытки полетать в окружении молний, однако любви к грозе у меня не убавилось, да и сумасбродных идей тоже.
Эта ночь подарила мне грозу. Стоя у окна, я слышала, как медсестры суетятся в коридоре, заглядывая в палаты и проверяя не расстроил ли кого из нас, помешанных, сей природный катаклизм. Ко мне заглянула Лиза.
- Саша…ты как?
- Все хорошо, Лизонька, не беспокойся. Если я решу затосковать по примеру Бездомного, я тебя позову.
Лиза, разумеется, не знала, кто есть Иван Бездомный, поэтому истолковала мой ответ по-своему.
- Ну уж скажешь, бездомного – она сдобно улыбнулась. – Слава Богу, крыша-то над головой есть, не каплет.
Лиза рассмеялась, поправила простыню на кровати и вышла.
А гроза, тем временем, набирала силу. Молнии жарили почти без остановки, раскаты грома не успевали умолкать – им на смену приходили новые. Я забралась на подоконник и по привычке прижалась лбом к стеклу. Сердце колотилось так, что мне казалось, тесемки видавшей виды больничной ночнушки в невыносимых фиалках подпрыгивают у меня на груди.
«Как хорошо» - думала я. – «Как же там весело и свободно. Я хочу быть там, среди молний и грохота. Мне все дозволено – я теперь…как Егор говорил?... hors-la-loi…дурацкий, непроизносимый язык…я – вне закона. Я – умалишенная. Я могу…»
Захлебываясь в потоке мыслей, я сама не успела сообразить, как начала теребить запаянную оконную щеколду. Она не поддавалась, и это меня порядком разозлило. Я билась в окно, царапая облезлые деревянные рамы. Под ногти забивалась облупившаяся краска и мелкие занозы. Пальцы начали кровоточить. Мне стало больно, и это меня взбесило еще больше. Я схватила ночник, стоявший рядом на столике и запустила им в стекло, которое мешало мне летать…
На сестринском посту мгновенно сработала сигнализация. Не прошло и двадцати секунд, как ко мне пожаловали бессменные стражи покоя больных на голову граждан – Костик и Герман в сопровождении Лизы.
Надо сказать, что ребята-санитары с самого моего прибытия в наше заведение в качестве пациента обращались со мной весьма церемонно и даже как-то застенчиво. Немурено: скрутить руки доктору, с которым вместе проработал четыре года – это почти святотатство.
Вот и сейчас Гера подошел к окну и умоляюще прошептал.
- Слазьте, Александра Николаевна…хорош Вам…
Я забилась в угол широченного подоконника и заорала:
- Не «слазьте», а «слезайте», дубина безграмотная! Дураком родился, дураком и помрешь! Не прикасайся ко мне! Убери руки, горилла чертова!
Гера почти что с нежностью обхватил мои колени и стал медленно стаскивать меня с окна. Я цеплялась за все, за что можно было уцепиться, но весовые категории были настолько неравны, что сражение продолжалось всего секунд десять. Когда же я оказалась висящей над полом в богатырских объятиях бывшего коллеги, моя ярость в полном объеме обрушилась на него. Я молотила Геру всеми конечностями, а он только головой качал и приговаривал: «Ну, будет Вам, Александра Николаевна, ну, все…все…хватит…».
Потом эстафету в виде меня принял Костик, и я поняла, что раунд безнадежно проигран. И тогда я расплакалась. Первый раз за два месяца, которые я провела в сумасшедшем доме.
Я плакала и просила: «Ребята, я прошу вас, отпустите меня…вы не понимаете…мне нужно туда…Костик…не надо…пусти…мне нужно…».
А медперсонал, тем временем, делал свое дело. Меня уже нарядили в самую популярную в домах скорби одежду, Лиза замерла со шприцем наготове.
А у двери, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, стоял Глеб Медведев.

Глава 4. Стаська

Стас прилетел в Москву сразу же, как только родители сообщили ему о случившемся.
Брат принимал самое живое участие в моей судьбе, постоянно общаясь с Глебом и Зюзюкой, таскал мне положенные фрукты, книжки и минералку, и первым прибежал с утра в больницу, когда узнал о ночном происшествии.
- Сашка – качал головой Стася, сидя на табуретке рядом с моей кроватью. – Ну что же ты так, Сашка…
- Стась, не переживай. Я уже почти в порядке. Башка только трещит…сам посуди, лошадиная доза нембутала…
- Сань…мне Глеб сказал, что он отказывается от медикаментозной терапии. Ты ведь понимаешь, что это значит… Я не должен тебе всего этого говорить, но, во-первых, ты врач и сама бы все поняла, а во-вторых…
Стася встал и прошелся по палате.
- Сань, во-вторых, я не верю, что ты больна. Короче, Медведев, назначает тебе…
- …электрошоковую терапию… - закончила я. – Что ж…флаг в руки…что там еще? Паровоз в спину. Кстати, насчет паровоза – прекрасная идея.
- Перестань острить. Ты не можешь не знать последствий ЭШТ на фоне оланзапина.
- Это точно, Стася. Поверь мне, я их знаю прекрасно. Сначала видимое улучшение, а потом – все назад, плюс диабет, ожирение и еще «букет приправ». Ты-то чего от меня хочешь?
- Сашка, я заберу тебя отсюда. Ты поняла меня? Ты должна продержаться неделю. Всего неделю, я прошу тебя. Я за это время что-нибудь придумаю. А потом увезу тебя к чертовой бабушке в Мюнхен, там уже давно отказались от таких средневековых методов лечения. Обещай, что эту неделю ты продержишься.
- Стась, я продержусь. Только в Мюнхен я не поеду.
- Сейчас, я тебя спрашивать буду!
- Стас. – я села на кровати. – Я не поеду в Мюнхен. Ты, работая в Германии русский язык стал забывать? Я остаюсь здесь. У меня иная дорога…
- Что ты несешь? – оторопел Стас – Какая еще дорога?
- Все, Стася, проваливай. Рада была тебя повидать. Дай, чмокну и за мандарины – спасибо.

Глава 5. Иная дорога

Я очень ждала их в ту ночь. Даже пыталась звать. И они пришли, словно услышали меня. Они появились, как всегда, ниоткуда и обступили кровать. Впрочем, я давно перестала бояться их.
- Послушайте – сказала я. – Я не могу вам помочь. Я хотела, я пыталась, но я не могу. Но теперь вы можете помочь мне…
Я не договорила. Один из них приблизился ко мне, присел на край постели и погладил меня по волосам. Потом кивнул, будто соглашаясь и протянул мне руки. В горле у меня пересохло, и я прошептала.
- Только я очень прошу, не дайте мне вернуться…
Сидящий кивнул еще раз и взял мои руки в свои.

И вот, я уже бегу по голубому песку и золотые волны, играючи, ласкают мои босые ноги. Мне легко. Мне изумительно легко и отрадно быть здесь. Плескаться в сверкающей воде и нежиться под изумительно-сиреневым солнцем.
Я смотрю на свое тело и не узнаю его. На нем больше нет отвратительных язв и волдырей – реакции на аминазин.
Я поднимаюсь в гору по лазоревой песчаной тропе и понимаю, что вот она – моя «иная дорога»…


Эпилог.

У главного входа психиатрической лечебницы остановилась серебристая Ауди. Из машины вышли двое мужчин. Один, тот что был помоложе и повыше ростом, обратился к другому:
- Григорий Станиславович, я полностью вашу затею одобряю, но не уверен, что она в принципе осуществима.
- Стас… вы позволите вас так называть? – произнес его спутник. – Поверьте, мой мальчик, в этой жизни все…почти все…продается и покупается. В том числе, и свобода. Вопрос исключительно в цене. А, как там в песне поется… «мы за ценой не постоим»…
- Дело не в этом – ответил Стас – Я не сомневаюсь в продажности сотрудников этого заведения, равно как и в нашей с вами покупательской способности. Просто на днях у нас с Сашей состоялся очень странный разговор. Она наотрез отказалась уезжать куда-либо и еще болтала о какой-то «иной дороге»…Хотя, скорее всего, просто сказывалось действие транквилизаторов.
- Об «иной дороге»? – Григорий Станиславович нахмурился. – Идемте, Стас. Не будем время терять.
Мужчины вошли в здание больницы и направились к стойке регистратора.
- Добрый день. – поприветствовал Стас полную даму в очках. – Нам необходимо видеть Глеба Игоревича Медведева.
- По какому вопросу? – проигнорировав приветствие, спросила регистраторша.
- По важному – отрезал Григорий Станиславович и незаметно сунул больничному церберу двадцатидолларовую купюру.
Глаза за роговой оправой немедленно наполнились почти материнской нежностью. С трудом оторвав взгляд от портрета заграничного президента, регистраторша произнесла:
- Второй этаж, из лифта сразу налево. Кабинет – двести тринадцать. Только он может быть занят.
- Ничего. Мы найдем способ его освободить. Покорнейше благодарим.

Глеб Медведев не выказал ни тени удивления при появлении визитеров. Напротив, Коростелева он приветствовал весьма тепло, осведомился о здоровье и отметил, что тот прекрасно выглядит. Стасу же кивнул, как старому приятелю.
- Итак, Глеб Игоревич, у нас к вам дело. Я думаю, вы и так догадались, зачем мы здесь.
- О, да, Григорий Станиславович. Однако же, хотелось бы услышать это от вас прямым текстом.
- Мы очень хотели бы, чтобы пациента Александру Николаевну Сутовскую незамедлительно выписали из этого лечебного учреждения. Вы меня понимаете? Очень хотели бы. И готовы приложить максимум усилий, чтобы наше желание как можно скорее воплотилось в жизнь.
- Меньше всего на свете мне хотелось бы расстроить вас, уважаемый Григорий Станиславович, но это решительно невозможно.
- Помилуйте, Глеб Игоревич, я уверен, это в ваших силах. А в моих силах сделать так, чтобы вы еще и удовольствие получили от процесса.
- Мне жаль, Григорий Станиславович…Стас…но это, действительно, не в моих силах. Дело в том, что Александра Сутовская уже пять часов находится в коме в реанимационном отделении. Она совершенно не транспортабельна. И я склонен полагать, что мы имеем дело с четвертой степенью…
- С чем? – беспомощно моргая, спросил Коростелев.
- С четвертой степенью коматозного состояния – бесцветно отозвался Стас. – Это фактически означает, что Саша…
Егор опустился на стул. Он сидел какое-то время молча и глядя в одну точку, а затем прошептал:
- Это не та дорога, Сашенька. Ты заблудилась…