Когда я дописала СС-1, мне казалось, что закончила я его так, что продолжения быть не может. Но вот, прошло какое-то время, и я поняла, что очень скучаю по своим героям - по Саше, по Егору, по Глебу Медведеву...

И я решилась на написание второй части. Это, скорее, не продолжение, а, все же, окончание истории. Возможно, тем, кто читал первую часть, будет интересно узнать, чем же дело кончилось...

Второе "солнце" получилось намного короче первого. Так...маленькая тележка к вагону.

Сегодня я "публикую" первый отрывок.



Саша Сутовская



СИРЕНЕВОЕ СОЛНЦЕ.

ИНЫМИ ДОРОГАМИ

По Дороге Сна мимо мира людей,

Что нам до Адама и Евы?

Что нам до того, как живет Земля?

Только никогда, мой Брат-Чародей

Ты не найдешь себе Королеву,

А я не найду себе Короля…(с)

Глава 1.



Белая-белая стена. Даже в полумраке видно, что она белая. Эта тошнотворная белизна режет мне глаза по ночам. Я не могу уснуть, потому что стены такие белые…

- Сашенька, ты спишь?

- Нет, - ответила я, не поворачиваясь.

Странная штука – аминазин – голова, вроде, соображает, а тело работать отказывается. Впрочем, это логично: цель-то – вылечить голову, а уж остальное вне компетенции психиатрии. Еще один пример действия основного принципа современной медицины: «Одно лечим, другое…».

- Как ты сюда попал? – спросила я, продолжая гипнотизировать стену.

- Не поверишь, я стащил ключи у тети Нади.

- А…что-то подобное, помнится, было у Булгакова…

- Я всегда преклонялся перед твоей эрудицией – попытался сострить Егор, неловко присаживаясь на краешек постели. – Как ты, солнце?

- Зашибись! – совсем не в духе классической литературы ответила я.

- Словечек понахваталась…

- Да, у Кости богатый словарный запас.

- Саша… - Егор протянул руку и погладил меня по голове. Я дернулась, вспомнив про немытые волосы. Странно, у меня еще остались какие-то «дамские штучки»… Наверное, это проявления на генетическом уровне, которые невозможно искоренить даже психотропиками.

- Саша, ты ненавидишь меня?

- Нет, я теперь это не умею.

читать дальше- А, если бы умела?

- Послушай, что тебе от меня нужно? Нет, я не ненавижу тебя. Я сама во всем виновата, мне не надо помогать и меня не надо жалеть. Доволен?

- Саша, посмотри на меня.

- Зачем?

- Мне нужно видеть твои глаза…

- Я тебе и так все про них расскажу. Покраснение и отёк глазных яблок, склер и век. Слезятся. Этот симптом еще называют "стеклянные" глаза. Зрачки расширены, на свет реагируют медленно...

- Хватит! – он почти вскрикнул. – Повернись, прошу тебя, посмотри на меня.

- Егор, возвращайся к себе. Мне трудно двигаться.

Боже, ну почему нельзя было покрасить стену в какой-нибудь другой цвет? Тогда я могла бы спать…

Он схватил меня за плечи и резко повернул к себе. Свет ночника плеснул мне в лицо, и я неожиданно для себя, почти в панике, заслонила его ладонями.

- Господи… - прошептал Егор, отнимая мои руки – Саша, что они с тобой сделали?

- Это не они, это аллергия на лекарства.

- Но почему не назначить тебе другое средство?

- Другого нет. Зачем ты пришел?

- Мне нужно было… - он замялся – Знаешь…меня завтра выписывают. Приступов не было уже два месяца. Они, наверное, совсем ушли.

Я улыбнулась.

- Нет…нет… - Егор в ужасе смотрел на меня – Этого не может быть! Не может быть, что они ушли…к тебе…

- Почему ты так в этом уверен? Ты же сам когда-то сказал, что они приходят и уходят, когда сами пожелают. А теперь выяснилось, что еще и, к кому пожелают.

- Сашка, я вытащу тебя отсюда. Я обещаю, девочка моя. Я…

- И вытаскивали они друг друга из дурдома до скончания века – продекламировала я тоном лютеранского проповедника. – Нет, дорогой Григорий Станиславович, не утруждай себя. Эта дорога – кольцевая. Покруче МКАД - с нее хоть съехать можно. А с этой – нет. С ума можно, а с дороги - нет.

- Должна быть иная дорога.

- Иная дорога… - повторила я. – Да, возможно. Только у каждого – своя. Прощай, Егор. – я с трудом перевернулась на бок.

Белая…какая белая… Ненавижу белый цвет. Я больше никогда не буду носить белое. Как там? «Белое не надевать и обтягивающее не носить…».

Белое не надевать…



Глава 2.



Свободное время – это не подарок судьбы. Это – наказание. Когда есть, чем заняться, то кажется, что минуты, часы, дни водой сочатся сквозь пальцы. Как ни хватай – все равно упустишь. Не обремененное делами время льется медленно, словно просроченное растительное масло, оставляя в душе мутный коричневый осадок.

Я проклинаю свободное время и ту необходимость думать, которую оно мне навязало. Я хочу разучиться думать и не могу. Я думаю…

Современное общество, которое любит, когда его называют прогрессивным, недалеко ушло от каменных топоров и охот на мамонта. Только топоры были удачно заменены калашами, а мамонта теперь проще добыть в ближайшем супермаркете. Но поведение, привычки, инстинкты и реакции остались прежними.

Что в средние века обычно предпринимал отвергнутый любовник? Ну, в лучшем случае, строчил поэму даме сердца, а после выпивал кларета, сдобренного изрядной щепоткой цианида. Или же облачался во власяницу и объявлял миру, что уходит от него.

Другой вариант предполагал убиение более удачливого соперника. Мол, выживает сильнейший. Естественный отбор.

А часто шли по третьему пути под кодовым названием «так не достанься ж ты никому». Таким образом, дама сердца отправлялась в мир иной, а незадачливый кавалер - на гильотину, впрочем, весьма собой довольный.

Но во всех трех вариантах невезучим руководило одно чувство – месть. В первом случае всему миру и самому себе. В двух других – тем, кто, по его мнению, стали виновниками романтического фиаско.

Мужская месть, как выяснилось, прогрессу, в отличие от топоров и мамонтов, вообще никак не поддалась, а напротив, здорово деградировала с годами.



- Ну, здравствуй, Асенька! Как спалось, красавица?

- Глеб, послала бы я тебя по старой памяти, да не могу – слишком уж у тебя обширный запас аминазина.

- Вот и правильно, детка. Видишь, на поправку идем. Мыслить начинаем гладко, логические цепочки выстраиваем, опять же, «старая память» объявилась. Так как спала, красна девица?

- Глеб, ты прекрасно знаешь, что я не сплю. Назначать мне сейчас снотворное – слишком большой риск сделать из меня растение. А бессонница – обычный побочный эффект этой гадости, которой ты меня пичкаешь.

Медведев приподнял соболиную бровь. «И тут не может не красоваться» - подумала я. – «Не удивлюсь, если узнаю, что он их себе выщипывает».

- О, Асенька – насмешливо произнес он, садясь на кровать – Ишь, как заговорила-то! Может, местами поменяться со мной хочешь?

- С превеликим удовольствием. Вкатила бы я тебе дозу, да посмотрела, как ты потом блюешь полночи, а вторую половину на стенку таращишься.

Тут я явно перебрала. Глеб моментально нацепил каменное лицо и достал из кармана ручку-фонарик.

- Ну-с, к делу. Давайте, Александра Николаевна, глазки посмотрим. Ай-яй-яй, зрачочки-то у нас какие расширенные…теперь склеры…гм…Что могу сказать тебе, Саш, как врач врачу: дерьмово ты выглядишь, Сутовская. Но я тебя и такую люблю. – Медведев рассмеялся и спрятал фонарик. – Одеяло откинь.

- Это еще зачем?

- Вопросы здесь я задаю. Одеяло, я сказал.

Я сжала зубы и сбросила одеяло на пол. С минуту Глеб молча пялился на меня.

- Ну?! Что? Возбуждает?! – не выдержала я.

- Ага. Особенно, волдыри хороши. Надо тебе антигистамин назначить, пока я, ненароком, не перевозбудился.

- Какая же ты свинья, Глебушка – сказала я почти ласково, поднимая одеяло. – Утомил ты меня порядком.

- Ну, раз утомил, может заснешь, наконец. Да, и предупреждаю – с завтрашнего дня дозу аминазина я увеличиваю. Больно ты агрессивная стала. Ну, до завтра…А-сень-ка!



Я отвернулась к стене. Глаза слезились, что создавало весьма уместную в сложившихся обстоятельствах иллюзию рыданий. На самом деле, мне было почти все равно.



Глава 3.



Меня всегда удивляло, почему некоторые люди боятся грозы. С самого детства молнии, резавшие небо по ночам, вызывали у меня чувство близкое к эйфории. Хотелось открыть окно, взобраться на подоконник, раскинуть руки и…

Один раз я так и сделала. Папа, обнаружив любимое чадо, стоящее на окне на высоте тринадцатого этажа, сперва схватился за чадовы ноги, а уж после, стащив юную любительницу острых ощущений с подоконника, за сердце.

Доведя родителя до сердечного приступа, я оставила попытки полетать в окружении молний, однако любви к грозе у меня не убавилось, да и сумасбродных идей тоже.

Эта ночь подарила мне грозу. Стоя у окна, я слышала, как медсестры суетятся в коридоре, заглядывая в палаты и проверяя не расстроил ли кого из нас, помешанных, сей природный катаклизм. Ко мне заглянула Лиза.

- Саша…ты как?

- Все хорошо, Лизонька, не беспокойся. Если я решу затосковать по примеру Бездомного, я тебя позову.

Лиза, разумеется, не знала, кто есть Иван Бездомный, поэтому истолковала мой ответ по-своему.

- Ну уж скажешь, бездомного – она сдобно улыбнулась. – Слава Богу, крыша-то над головой есть, не каплет.

Лиза рассмеялась, поправила простыню на кровати и вышла.

А гроза, тем временем, набирала силу. Молнии жарили почти без остановки, раскаты грома не успевали умолкать – им на смену приходили новые. Я забралась на подоконник и по привычке прижалась лбом к стеклу. Сердце колотилось так, что мне казалось, тесемки видавшей виды больничной ночнушки в невыносимых фиалках подпрыгивают у меня на груди.

«Как хорошо» - думала я. – «Как же там весело и свободно. Я хочу быть там, среди молний и грохота. Мне все дозволено – я теперь…как Егор говорил?... hors-la-loi…дурацкий, непроизносимый язык…я – вне закона. Я – умалишенная. Я могу…»

Захлебываясь в потоке мыслей, я сама не успела сообразить, как начала теребить запаянную оконную щеколду. Она не поддавалась, и это меня порядком разозлило. Я билась в окно, царапая облезлые деревянные рамы. Под ногти забивалась облупившаяся краска и мелкие занозы. Пальцы начали кровоточить. Мне стало больно, и это меня взбесило еще больше. Я схватила ночник, стоявший рядом на столике и запустила им в стекло, которое мешало мне летать…

На сестринском посту мгновенно сработала сигнализация. Не прошло и двадцати секунд, как ко мне пожаловали бессменные стражи покоя больных на голову граждан – Костик и Герман в сопровождении Лизы.

Надо сказать, что ребята-санитары с самого моего прибытия в наше заведение в качестве пациента обращались со мной весьма церемонно и даже как-то застенчиво. Немурено: скрутить руки доктору, с которым вместе проработал четыре года – это почти святотатство.

Вот и сейчас Гера подошел к окну и умоляюще прошептал.

- Слазьте, Александра Николаевна…хорош Вам…

Я забилась в угол широченного подоконника и заорала:

- Не «слазьте», а «слезайте», дубина безграмотная! Дураком родился, дураком и помрешь! Не прикасайся ко мне! Убери руки, горилла чертова!

Гера почти что с нежностью обхватил мои колени и стал медленно стаскивать меня с окна. Я цеплялась за все, за что можно было уцепиться, но весовые категории были настолько неравны, что сражение продолжалось всего секунд десять. Когда же я оказалась висящей над полом в богатырских объятиях бывшего коллеги, моя ярость в полном объеме обрушилась на него. Я молотила Геру всеми конечностями, а он только головой качал и приговаривал: «Ну, будет Вам, Александра Николаевна, ну, все…все…хватит…».

Потом эстафету в виде меня принял Костик, и я поняла, что раунд безнадежно проигран. И тогда я расплакалась. Первый раз за два месяца, которые я провела в сумасшедшем доме.

Я плакала и просила: «Ребята, я прошу вас, отпустите меня…вы не понимаете…мне нужно туда…Костик…не надо…пусти…мне нужно…».

А медперсонал, тем временем, делал свое дело. Меня уже нарядили в самую популярную в домах скорби одежду, Лиза замерла со шприцем наготове.

А у двери, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, стоял Глеб Медведев.



ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ