Глава 4. Что такое квазары?



Вот уже три недели подряд в моей жизни есть смысл. Должна признать, что для меня это своеобразный рекорд. Что происходит с человеком, которого двадцать дней назад сняли с подоконника и привезли в наш дом скорби, я до сих пор не знаю. Я знаю только одно – он не болен. Или это я уже больна?

Он не похож ни на кого. Сам по себе, будто в автономном плавании. За три недели не случилось ничего похожего на тот приступ, который явился причиной нашего знакомства. Если не случится еще в течение девяти дней, его выпишут…посадят на таблетки на какое-то время, но держать взаперти больше не будут…Девять дней. У меня осталось только девять дней.

Он много читает, умудрился выбить из Зюзюки разрешение пользоваться ноутбуком и мобильником. Похоже, она его даже побаиваится. А, может, денег дали. Взяточница лупоглазая! Смешно, право. Она все повторяет мне «Александра, вам очень повезло с пациентом. Все бы вели себя так, попадая в психиатрическое отделение.» Много ты понимаешь, мымра старая. Если бы все вели себя так…мы бы с ними давно уже поменялись местами…

А на улице опять снег. Если бы была плюсовая температура, то впору было бы сколачивать ковчег и собирать каждой твари по паре. Уже почти март, а этот пушистый поток с неба затихал только на неделю. Сейчас опять там кто-то вентиль открыл…

На второй день, как Егор оказался у нас, он, как школьник, робко спросил у меня, можно ли ему закурить. Мы стояли на его «тюремном» балконе, вздрагивали от холода и курили. Первую сигарету он выкурил молча, словно боялся растерять удовольствие. Сразу же за ней вытащил вторую. А я решила еще раз попытать счастья.

- Егор…может…?

Он резко повернулся.

- Саша, сколько вам лет? – вдруг спросил он, щелкнув зажигалкой.

Я подавилась дымом.

- Двадцать восемь.

- Вы – ребенок. – вздохнул он. – Я не имею права ломать вашу жизнь.



Нет, мне, конечно, было приятно. Ребенком меня последние пять лет называла только мама, да и то с неизменным эпитетом «трудный».



- Уж поверьте мне, за годы работы здесь мне приходилось выслушивать такие исповеди, что, на мой взгляд, меня уже ничего не может удивить.

Он выбросил сигарету и вернулся в палату. Я уныло поплелась за ним, гадая, что на этот раз я сделала неправильно. Однако, вопреки моим опасениям, он вовсе не обиделся.

- Кому же, Саша выслушивать исповеди, как не священникам и вам, работникам дома скорби. – сказал он, садясь на кровать. – И еще неизвестно, кому приходится больше поражаться запутанности лабиринтов душ человеческих.

Лабиринты…где-то это уже было…нет, у меня было про переулки…

И все эти двадцать дней наши беседы уводили нас куда угодно, но только не в эти самые переулки. Оказалось, что по образованию он – астрофизик. Я приходила вечерами, по окончании дежурства, в надежде хоть немного приоткрыть завесу и, как маленькая, заслушивалась его рассказами про звезды. А по ночам мне стали сниться квазары…

Я не очень понимала, что это такое, но было красиво – молочные туманности на бархатно-синем небе…

Интересно, кто-нибудь вообще знает, что такое квазары? Однако, каждую ночь мои "гагаринские" экспедиции заканчивались тем, что я просыпалась в холодном поту, потому что опять кто-то страшно кричал: «Они все мертвы, а я не смог им помочь. Они ведь просили меня, так просили, а я не смог…они умерли… давно».

То есть теперь, я уже точно знала, кто это кричит…